Сталинград – от поражений до победы. (Из дневника парторга) - Игорь Ваганов

Утром 24 августа немецкие войска силами (частично) 14-го танкового корпуса начали наступление в направлении Тракторного завода.

В противовес этому удару началось наступление войск Сталинградского фронта с севера, что отвлекло значительные силы противника, и порыв его наступления на Сталинград был значительно ослаблен.

Глава 6

24 августа 1942 года. (Из дневника И. М. Ваганова)

В народе говорят: наука – любознательна, невежество – любопытно. Так получилось и со мной – я уподобился невежде. Уточнив обстановку в артдивизионе, решаю заглянуть в расчёт Шабалина. Иду по размытому вешними водами овражку и совсем неожиданно натыкаюсь на видавшую виды шабалинскую пушку, замаскированную пожухлой травой и бурьяном. Солдаты молча сидели на дне овражка, присел к ним и я. И сразу во всём теле почувствовал усталость. А через две-три минуты стал клевать носом.

– Товарищ парторг, – обратился ко мне Шабалин, – Возьмите вот палатку и прилягте.

Поблагодарив Шабалина, беру палатку, удобно устраиваюсь и закрываю глаза. Тихо. Наступила вторая ночь обороны Сталинграда. Несколько минут молча сидят солдаты. Потом кто-то пошевелился, кашлянул, с присвистом плюнул. И громко засопел носом. Пошевелился и рядом со мной сидящий Дементьев.

– Кажется, кончился наш драп-марш, – сказал Шабалин.

– Да уж хватит фрицам пятки показывать, – решительно сказал первый номер расчёта тоболяк Тюменцев. Он медленно повернул голову в сторону Волги, над которой, прочерчивая ночную тьму, метались лучи мощных прожекторов и задумался.

– А что, братва, ведь верно, пора фрицу сказать «баста». Куда ещё дальше-то драпать? Может за Волгу прыгнуть, а там что – Тобол, а за Тоболом Иртыш. Что о нас земляки скажут, когда мы на Тоболе или Иртыше остановимся, – заговорил Дементьев, – Тюменцев-то, того, прав. Влетит нам от стариков, если мы фрица за Волгу пустим, а бабы шайками нас забросают. Так что я лично за то, чтобы фрицам дать по кумполу.

– Чудак ты, как я погляжу. Я что, по-твоему, за отступление? Нет, братишечки, – И мне показалось, что Шабалин нахмурился, так как умел хмуриться только он, – Хватит, дальше не пойдём.

– Значит, каюк, как говорит лейтенант Файзулин, дальше не отступаем, – не то подтверждая сказанное Шабалиным, не то спрашивая, произнёс Дементьев.

Я поднялся и сел рядом с Дементьевым. Напротив меня сидел Тюменцев. Поблескивая глазами, он покачал головой и тяжело вздохнул.

– Да уж что говорить, осточертело отступление, – произнес Тюменцев и стал скручивать козью ножку. Он медленно шевелил огрубевшими пальцами, низко опустив голову. Солдаты внимательно смотрели на него. Вот он чиркнул спичку, затянулся, выпустил клубы едкого табачного дыма, посмотрел на цыгарку: ему так и хотелось ещё раз затянуться, но он пересилил себя и пустил её по кругу…

На степь опускались сумерки. Кончился ещё один августовский день 1942 года. Усталые, измученные, обросшие щетиной, грязные, пропахшие солёным потом, порохом и запахом гари, солдаты сидели в самых разнообразных позах, погруженные в невесёлые думы. Казалось, что тяжесть мыслей клонит их головы вниз, а с языка вот-вот сорвётся: так вот она какая, война! Сколько ещё в ней неразгаданных тайн, а черновой, будничной работы для каждого солдата – непочатый край. Но это продолжалось недолго. Когда дошла очередь до Шабалина, он, как и все, затянулся, выпустил кольца сизого табачного дыма и, как только они рассеялись, встал и совсем не по-командирски, обратился к солдатам:

– Вот что, други-товарищи, отдохнули малость и за это надо спасибо сказать. А сейчас пошли огневую готовить.

Солдаты бесшумно поднялись. Качнулся ствол пушки, прошуршала пожухлая трава, и расчёт, и автомашина с прицепленной пушкой потонули в сумраке ночи.

Сержант Шабалин ещё днем ознакомился с местностью, куда было приказано выдвинуть пушки.

Старший лейтенант Кружков, командир батареи, осматривая местность, обратил внимание командиров орудий на высокую железнодорожную насыпь, которую прорезал огромный овраг и, круто поворачивая, потом он тянулся параллельно насыпи.

Кружков прошёлся биноклем по волнистой степи, внимательно осмотрел кочковатое поле, тянувшееся влево до самого Сталинграда, и сказал:

– Через железнодорожную насыпь танки не пойдут, овраг не перепрыгнуть. По шоссе не осмелятся: «ежей», рогаток, надолбов и мин побоятся. А вот то поле, что слева от большака, надо держать под наблюдением. Смотрите, какая там прекрасная для наступления местность. Гряда холмов скрывает от нас танки. А вон седловинка, видите? В неё-то они и ринутся.

Старший лейтенант Кружков ещё раз внимательно осмотрел местность и, словно советуясь с командирами орудий, продолжал:

– Товарищ Шабалин, а что если вашу пушку выдвинуть вон к той посадочке? Позиция там прекрасная. Как бы не выходил танк из седловины – обязательно борт подвернёт. Тут и бери его. Заклиним проход – конец атаке. А ваше орудие, товарищ Карпенко, – обратился он ко второму командиру орудия, – выдвинем на сто метров влево уступом вперёд. Третью пушку ещё левее так же уступом, четвёртую справа от расчёта Шабалина тоже уступом вперёд. Вот и получится своеобразный веер. Куда бы танк не повернулся, выскочив из седловинки, непременно борт к одной из пушек повернёт. Тут только не прозевай. Прозеваешь, тогда…

Командиры орудий прекрасно понимали, что будет тогда. Танки с ходу ворвутся в расположение батареи, подавят гусеницами пушки, прорвут оборону и вернутся в Сталинград с севера.

Шабалин вместе со своим расчётом подготавливал огневую позицию. К рассвету пушку вкатили в капонир и замаскировали. Потом вырыли глубокую щель, часть её превратили в блиндаж, соорудив над ней приличный накат. В ниши блиндажа сложили личное имущество, масла для чистки орудия, запасные части, инструменты.

К восходу солнца всё было готово, Шабалин разрешил расчёту спать. Но никто не сомкнул глаз. Солдаты молча сидели в посадке, не отрывая взора от огромного зарева – это горел Сталинград.

Как только посветлело небо, а за Волгой вспыхнули розовые отблески зари, в воздухе показалась «рама» – фокке-вульф. Он, как коршун, распластав чёрные крылья, прошёлся над лесозащитной полосой, покружился над батареей и, видимо, ничего не заметив подозрительного, полетел к городу. Сержант кивнул в сторону уходящего самолёта:

– Дорожка разведана, жди танки.

– Да, уж, это так, – подтвердил Тюменцев и кивнул Дементьеву, – Прикурнём минут на двадцать, принесём ещё снарядов.

– Можно, – ответил Дементьев и положил голову на лафет пушки.

А восток всё розовел и розовел. Вот уже, брызнув первыми дугами, выкатилось из-за холмов солнце и, не успев осветить приволжскую степь, спряталось в облаке налетевшего из Сталинграда чёрного дыма. В степи стало пасмурно, уныло и на какой-то миг будто приостановилась жизнь, всё кругом притаилось и притихло.

Сержант Шабалин, привалившись спиной к молодому топольку, сладко дремал. Рядом с ним, положив голову на согнутые в локтях руки, с закрытыми глазами лежал Тюменцев. Наверное, в это раннее августовское утро ему хотелось услышать мирные, бередящие душу звуки: рокот комбайна, шелест пшеничных колосьев, потревоженных лёгким ветерком, перешептывание листвой берёзок, теньканье синиц, неистовый крик перепела, скрип коростеля. Но что это – ухо стало улавливать иные звуки. Тюменцев открыл глаза и встретился с неспокойным взглядом Дементьева. Кивнув в сторону холмов, Дементьев сказал:

– Моторы гудят.

– Танковые? – спросил Тюменцев.

– Нет, сепараторные. Слышишь с молочной фермы, парным молоком припахивает.

– Ох, ты, ёрш, – Тюменцев покачал головой.

– Да, уж, какой есть, – ответил Дементьев и замолчал. Вдруг запищал зуммер телефона.

– Пятая слушает, – прикрывая рот ладошкой, ответил Шабалин. – Ясно… Есть… Двадцать и все направляются к седловине? Хорош, постараемся… Что? Встречались. Будьте покойны, не подведём. Что, что? Жильцова? Не хотелось бы отпускать. Мы и так троих потеряли… Товарищ старший лейтенант, я вас прошу… – Но приказ, видимо, был строг и конкретен.

– Эх, и жизнь солдатская, – бросая трубку, сказал Шабалин и отыскал глазами ефрейтора Жильцова, – Петя, слушай, что я тебе скажу. Бери свои монатки и крой в расчёт лейтенанта Карпенко. Его в штаб дивизиона переводят, а тебя командиром орудия назначили.